«Не будь грамотен, а будь памятен!»

Поэтому селяне особенно трепетно относились к имуществу, нажитому собственным горбом, и стремились предельно четко распорядиться личным достоянием в своем завещании. Причем последнее могло быть как письменным, так и устным, тем более что зачастую жители сел и деревень тогда оставались неграмотными. Составление таких завещаний и их использование на практике имело массу особенностей, где вековые традиции порой вступали в противоречие с нормами закона.

В средние века слова «завещание» на Руси не знали. Роль таковых выполняли духовные грамоты (или в просторечии просто «духовные»). Они составлялись в форме молитвенного напутствия родным, что не мешало включать в них пожелания прагматического характера, совпадавшие по значению с современным завещанием. Одна из самых знаменитых духовных, непосредственно связанная с нашим краем, это завещание царя Ивана Грозного, составленное им в 1570-е годы и подробно перечисляющее множество владимирских сел и деревень, которыми владел государь.

Во второй половине XIX века во Владимирской губернии, наряду с прежними духовными грамотами, составлялись уже завещания почти современного образца, которые заверялись у нотариуса. Но обычаи старины продолжали уважать, причем даже существовал термин «духовные завещания», как бы соединявший прошлое и настоящее.

Диакон из Владимирского уезда Иван Рождественский в 1897 году писал, что в его приходе «духовные завещания составляются в исключительных случаях». В этом свидетельстве речь идет о письменном заверенном завещании. Однако известно, что в бедных крестьянских семьях зачастую завещание оглашалось устно, и никакого документа при этом не составлялось. Например, жители одного из сел нашего края сообщали: «Духовные завещания исходят от лиц, имеющих достаток в доме. Бедняки этим не пользуются».

Вот пример устного крестьянского духовного завещания: «Живите в согласии…, не ругайте меня, не тревожьте моих костей. Не обижайте старуху до смерти… Выдайте Машку замуж и не оставляйте, ежели что начнется».

Словесные завещания обычно делались в присутствии «отца духовного» — приходского священника и трех свидетелей — по обычаю (в качестве таковых чаще всего выступали соседи). Оглашенная подобным образом последняя воля умирающего в крестьянском быту имела силу письменного документа. По мнению крестьян, даже в конце XIX столетия такие устные завещания, подкрепленные свидетельством батюшки и соседей, должны были исполняться наследниками безоговорочно. Если кто из детей или родни завещателя и оказывался недоволен, то все обычно ограничивалось «покорами» усопшего.

Тем не менее, на рубеже XIX-XX веков прежние устои крестьянской общины начали разрушаться, и все чаще встречались случаи, когда обиженные завещателем наследники оспаривали устные завещания в судебном порядке. Иерей Владимирской епархии Федор Казанский в этой связи записал характерную присказку, которая бытовала у более зажиточных шуйских крестьян, многие из которых хорошо зарабатывали на фабриках, по поводу устных духовных: «Хоть и сказано, да не крепко связано». Батюшка уточнял, что в его округе словесные завещания («на совесть») практически не имеют силы».

В практике многих волостных судов (они для крестьян являлись судами первой инстанции), в том числе Ковровского, Владимирского и Суздальского уездов, известны многочисленные случаи, по большей части конца XIX — начала XX веков, когда устные духовные оспаривались и судьями обычно категорически не признавались в качестве юридического документа по принципу «слово к делу не пришьешь». При этом традиция и представления крестьян о справедливости порой вступали в ощутимое противоречие с законом. И если наследники отсуживали свою долю вопреки устному завещанию и, по мнению селян, «несправедливо», то такие «сутяги» не пользовались уважением односельчан и к ним относились презрительно.

Тем не менее все чаще в крестьянской среде стали прибегать к составлению письменных завещаний, причем форма их составления в точности повторяла обычай устного волеизъявления «на совесть». Так, в том же Ковровском уезде письменные завещания обычно писал местный священник (говорили «у попа дело свято») в присутствии тех же трех свидетелей, которые потом и подписывали составленный документ. Далее эту «грамотку» обычно предъявляли волостному правлению — аналогу сельской администрации. Это была своего рода регистрация. Если все указанные действия были выполнены, то заверять завещание у нотариуса не требовалось, и волостные суды такие «духовные грамоты» обычно безоговорочно признавали.

На начало XX века о владимирских крестьянах представители епархиального духовенства сообщали, что письменные духовные завещания составляются «практически во всех крестьянских семьях». Делалось это для того, чтобы «избежать ссор между законными наследниками» или с целью «завещать большую часть имущества какому-либо определенному лицу».

При этом завещания, составленные исключительно в пользу одного из наследников в ущерб другим, часто признавались волостными судами недействительными. Как минимум всех наследников требовалось наделить участками земли, тогда раздел остального имущества в пользу одного из них уже, как правило, не оспаривался. «Все равно не выгорит», — заявил, к примеру, один из крестьян Ковровского уезда, обделенный отцом, когда ему предложили оспорить в суде письменное завещание, составленное надлежащим образом.

Любопытно, что сроков на ввод во владение наследством в крестьянских семьях тогда не существовало. Наследник обычно начинал пользоваться завещанным имуществом сразу же после кончины прежнего владельца и оглашения его последней воли.

В 1900-е годы все чаще стал использоваться порядок составления и заверения завещаний у нотариуса, как это происходит и в наши дни. Нотариусы становились конкурентами сельских священников, обычно получавших хорошее вознаграждение за написание завещания.

При отсутствии детей муж имел право сделать жену единственной наследницей. Но если потом вдова вновь выходила замуж, то родственники покойного часто требовали себе значительную долю наследства умершего родственника. Порой волостные судьи засуживали крестьянку, вступившую во второй брак, удовлетворяя иски родни ее первого мужа. Но случалось, что суды в подобных ситуациях выносили иные решения: «Имущество, завещанное мужем бездетной жене, никем отнято быть не может».

Если же у завещателя вообще никаких наследников не оказывалось, то он имел право распределить все свое добро между теми людьми, которых хотел облагодетельствовать, перед самой кончиной. Это называлось «раздать из теплых рук». В случае же неожиданного выздоровления умирающего традиция требовала все полученное «из теплых рук» вернуть прежнему владельцу. Случались ли при этом «осечки» и не оказывались ли поторопив-шиеся раздать все свое достояние старики в роли короля Лира — неизвестно, хотя не исключено, что и подобное бывало. Порой бездетные крестьяне завещали свое имущество приходской церкви. В этом случае оспаривать завещание никто не смел, так как это считалось большим грехом.

В целом же и в начале XX века крестьянские завещания по большей части основывались на традиции и общественном мнении, а случаи судебного оспаривания последнего волеизъявления были редки. И лучше всего мнение крестьян по данному поводу передает поговорка той поры «Не будь грамотен, а будь памятен!»