Меню
16+

Сетевое издание «Знамя 33»

07.12.2018 09:13 Пятница
Категория:
Если Вы заметили ошибку в тексте, выделите необходимый фрагмент и нажмите Ctrl Enter. Заранее благодарны!

Дети войны

Автор: Ю. Епишин

Семья Тарасовых: мама Екатерина Андреевна, дочери Неля (вверху), Зоя (слева), Галина (справа). 1954 год.

Посвящается светлой памяти Галины Дмитриевны Ефремовой (11 октября 1941 –1 декабря 2018)

До войны семья Галины Дмитриевны Тарасовой (в замужестве Ефремовой) проживала в городе Курске. Сохранились воспоминания ее брата Геннадия и сестры Нели о том, как в 1941 году перед угрозой захвата Курска немцами им пришлось стать беженцами.

Из воспоминаний Геннадия Тарасова.

- Я родился в 1930 году в городе Щигры Курской области, а Неля в 1936 году — в поселке Прохоровка Курской (ныне Белгородской) области. 22 июня 1941 года началась война, 29 августа немцы первый раз бомбили Курск. На железную дорогу бросали фугасные и зажигательные бомбы, было много пожаров. Мы их тушили, брали зажигалки в перчатках клещами.

6 и 7 сентября я пробыл в школе. 8 сентября около нашего дома, в центральной части Курска, появились крытые машины – колонна для перевозки эвакуированных людей и их вещей. Мои родители — отец Дмитрий Николаевич, мать Екатерина Андреевна (она ждала третьего ребенка), бабушка Евдокия Зиновьевна, моя сестра Неля 5-ти лет и я, 11-летний пацан, погрузились в полуторку и поехали в Воронеж, до которого от Курска примерно 230 километров. Доехали до большого села Бобровые Дворы (Боброво-Дворское) Старо-Оскольского района Курской области. Здесь мы покинули колонну беженцев.

Отец снял квартиру, где мы жили около месяца. 11 октября 1941 года родилась моя сестра Галина. Мы с Нелькой ходили в роддом, нам ее показывали. Была осень, шли дожди, кругом черноземная грязь, по ночам – заморозки. Когда уже был снег, мы снова отправились в сторону Воронежа. Мать находилась в кабине вместе с новорожденной Галей, а мы – в кузове. Когда приехали в город, отец снял квартиру.

В Курске он был видным человеком. Его знали как специалиста по сельскому хозяйству. В начале 30-х годов он одним из первых освоил американский трактор «Фордзон». В Москве прошел курсы Коммунистической сельскохозяйственной академии («Тимирязевка»). Был коммунистом, членом ВКП (б).

Отца вскоре призвали в Красную Армию. Последнее письмо от него пришло с дороги. Мы были вынуждены в Воронеже дважды сменить квартиру, а затем перебрались жить в заброшенный дом барачного типа. Так как отец не знал наших новых адресов, а мы не знали, куда писать, связь с ним оборвалась.

Мать устроилась работать стрелочницей на железную дорогу. В конце ноября 1941 года грянули жестокие морозы, в декабре они достигли 40 градусов. Наш барак промерз насквозь. Иней, с палец толщиной, поселился по всем углам. Мы прижимались друг к другу, чтобы согреться, ложились спать одетыми. Поджимали коленки и дышали друг другу в затылок. Я спал в отцовском зимнем пальто. Выйдешь за порог, а там сразу мороз тебя хватает в ледяные тиски. Страшно было матери идти в ночную смену. Окна в домах завешаны черной бумагой – светомаскировка, уличные фонари не горели.

После суровой зимы миновала и весна, пришел июнь 1942 года. В первых числах июля мы с Нелей пошли в железнодорожную столовую купить котелок свекольного супа. Столовая была широкая, с низким потолком, бревенчатыми стенами, дощатыми полами, грубо отесанными столами с ножками крест-накрест, вдоль которых тянулись длинные скамейки. Потолок подпирали столбы. На стене висел портрет Сталина и плакат с изображением работницы, настороженно приложившей палец к губам, и надписью: «Помни! Враг подслушивает!». Вдруг совершенно неожиданно раздался душераздирающий свист и оглушительный взрыв. Столовая задрожала и заходила ходуном. Полы содрогались и пучились, столбы и стены рушились, люди падали друг на друга. Деньги из кассы разлетелись во все стороны. Убитая осколками бомбы кассирша упала на меня и этим спасла мне жизнь. Кровь хлещет, деньги валяются... Я поднялся, схватил сестру и бежать, вдруг босоножка с ее ноги сорвалась, вернулся, схватил туфлю. Окно было рядом, выскочил, Нельку за руку — и дёру! Куда люди бежали, туда и мы. Бомбежка понемногу стихла, немецкие самолеты улетели. Меня и Нелю тошнило, уши заложило. Все воспринималось тревожно и чуждо, как происходящее на иной планете. Это была контузия.

Немного придя в себя, мы стали пробираться в барак. А нам навстречу бежит мать. Во время бомбежки она упала в яму, чуть с ума не сошла, думала, что нас в живых нет. Бабушка в это время оставалась в бараке с младшей сестрой Галиной, которой было меньше года. Что она пережила, трудно представить и рассказать!

Через несколько дней началась срочная эвакуация. Перед отъездом, уже у вагона поезда, помня кошмар бомбежки, я уперся и решительно сказал матери: «Не поеду!», а мне было тогда чуть больше одиннадцати лет. Мы вернулись домой. Вскоре пришли слухи, что эшелон с эвакуированными беженцами немцы разбомбили.

4 июля у д. Малышево (10 км юго-западнее Воронежа) немцы переправились через Дон и захватили на восточном берегу плацдарм. 5-го июля они вышли на окраины города. 6-го в Воронеже начались ожесточенные уличные бои, немцам удалось захватить большую часть города.

7 июля 1942 года немцы заняли «северные ворота» Воронежа – пригородное село Подгорное. Впоследствии у погибшего лейтенанта Алексея Фомичева нашли записку: «Нас осталось только семеро из 80 красноармейцев. Фашисты лезут напролом. Готовятся к атаке. Но мы будем драться до последнего патрона. Погибаем в селе Подгорном». Фашисты хозяйничали в Подгорном неделю. Они расстреливали жителей, грабили дома. В погреб одного из домов, в котором прятались 12 жителей, бросили гранаты, 10 человек погибли.

14 июля 1942 года фашисты были выбиты из Подгорного. О погибших в боях сегодня напоминают братская могила № 291, в которой похоронено более 2000 тысяч наших воинов, памятник, увенчанный танковой башней в знак освобождения села, и мемориал 288 односельчанам, не вернувшимся с войны.

Из воспоминаний Нели Тарасовой (в замужестве Хоменко).

- Летом 1942 года на окраинах Воронежа начались бои. Мать решила уезжать, мы взяли, что могли унести. Мама и бабушка, меняя друг друга, несли младшую сестру Галю. Мы шли туда, куда шли люди. И когда были в лесу, слышали, как идут немецкие танки к Воронежу.

Пришли в село Подгорное. И там попали в подвал, в нем было много семей. Несколько раз к нам спускались немцы с автоматами. В полумраке они разглядывали нас, словно добычу, и говорили о чем-то между собой на чужом для нас языке. А мы, окаменевшие от страха, жались в угол и с ужасом ждали, что кто-нибудь из них крикнет: «Фойер!» («Огонь!»). Некоторые поднимались с пола и в слезах просили: «Тут женщины и маленькие дети, больше никого!» И немцы уходили.

В том подвале мать зарыла часть документов отца. В их числе было его удостоверение слушателя Высшей партийной школы. В архивах Курска, как мы позже узнали, документы о работе отца не сохранились, они пропали во время бомбежек.

Геннадий об уходе из Воронежа рассказывает так:

- Дошли до колхоза имени 1-го Мая. Помню поле с клубникой, возле стоял объездчик с нагайкой. Подходили немцы. Мы ночевали в овраге. Утром, чуть свет, встали и опять пошли. Мать и бабушка по очереди несли Галину. Дошли до Подгорного.

Началась бомбежка. Мы спрятались в подвале брошенного дома. В нем уже была семья и двое детей. И нас пятеро. Через некоторое время в подвале еще прибавилось — стало три семьи. Среди детей был мальчишка, раненный в живот. Все эти дни он стонал и кричал. А семьи все прибывали и прибывали. Двадцать одни сутки и днем и ночью мы сидели в этой темнице.

Немцы бомбили с утра до ночи. Жуть! Ночами я вылезал и полз к колодцу, который находился между нашими и немцами. У колодца лежали шестеро убитых красноармейцев. Я брал с собой веревку и обычно ползком притаскивал на день половину ведра. Ели только морковь. Надергаю ее и бросаю всем.

В один из дней пришел командир пулеметного взвода и сказал: «Вы все здесь погибнете! Здесь камня на камне не останется. Мы не сдадим Подгорное. Уходите!»

В первую ночь мы вышли семьями. У кого пятеро, у кого четверо, у кого трое детей. Прожекторы бегающими лучами освещали все вокруг. Дети стали плакать, кричать. И мы вернулись в подвал. Ночью опять попытались уйти. Шли на северо-восток к Усмани. На дороге нас увидели красноармейцы. Мы были оборванные, грязные, вшивые. Они посадили нас в машину и довезли до речки, протекающей около города. Здесь мы смогли привести себя в порядок.

Усмань — небольшой город, находящийся в 70 километрах от Воронежа и в 75 километрах от Липецка. Здесь мать нам сказала: «Дальше не поедем!» Нас направили в село Хомутовка Грачевского района (упразднен в 1956 году) Воронежской (ныне Липецкой) области. Поселили нас в избу к бабке, которую деревенские звали «Хренушка». Спали на полу на соломенных матрацах. Мать определили на работу в колхоз «Коммуна». Наша бабушка, Евдокия Зиновьевна, тоже работала — и на лошадях возила, молотила, все делала. Семье дали паек, небольшой огород, а я пошел в школу.

У меня сохранилась копия справки, выданной матери в Усмани. Сама справка была написана синими чернилами на пачке из-под махорки. Текст сильно потерт и в ряде мест не читается, но вот что можно разобрать:

«Справка. Выдана Тарасовой Екатерине. Андреевне в том, что по ее словам, они эвакуировались из г. Воронежа с матерью и тремя детьми и справки об эвакуации получить не успели. Эвакуируется вглубь СССР. Пред. райсовета Полякова.

Разместите на квартире Тарасову с тремя детьми в одном из населенных пунктов вашего с/совета. Тов. Тарасова будет направлена через несколько дней для дальнейшего следования на … Секретарь райсовета…».

Крепко помнятся еще такие события. 3 или 4 сентября 1942 года в Хомутовку приехал мужик без руки — председатель колхоза «Коммуна». Сказал: «Звонили из райвоенкомата. Немцы могут прорваться! Приказали сжечь хлебное поле. Иначе меня расстреляют!» Сожгли мы это поле. В школу я больше не пошел, так как надо было помогать матери кормить семью.

Пришел 1943 год. Наступила самая голодная пора – весна. Невыносимо хотелось есть. Нас мутило, голова шла кругом, ноги подкашивались. На грядках в огороде только-только проклевывались первые листочки репы, турнепса и других овощей.

Сожженное поле спасало нас и всю Хомутовку. Люди ходили и собирали горелое зерно. В избе мы его мололи и пекли горькие на вкус пышки и лепешки. Далеко в поле ходить боялись. Однажды мне довелось там спасаться от голодных волков в цистерне, сидя в которой я с перепуга сочинял заговоры с просьбой к лешему «унять своих лесных собак».

С раннего утра до позднего вечера мы работали в поле. От непривычной работы ныла спина, на пальцах появлялись волдыри.

Некоторые жители Хомутовки, вышедшие пахать, падали и умирали в поле. Кто работал в колхозе, тому председатель выдавал муку. Как-то в конюшне с соломой я нашел воробьиное гнездо, а в нем – воробьиные яйца. Выпил их. В тепле вскоре сон свалил меня намертво. Приметил меня конюх и вытащил из соломы. С меня сыпалась воробьиная скорлупа, соломенная труха, блохи, а он тряс меня и орал в самое ухо: «Солому воруешь, шпаненок! В тюрьму посажу, килька сушеная!» Я перепугался и никак не мог понять, во сне это происходит или наяву. Рванул с места – и к двери. В избу бежал, не чуя ног.

За купленную в магазине Воронежа ленту для девичьих бантов я в «Коммуне» выменял ведро картошки. За зиму картофельных очисток накопился целый подвал. Из мороженой картошки пекли оладьи, которые в Хомутовке называли «шлеп на шлеп». Наша бабушка в ту пору ходила с Нелей и полуторагодовалой Галиной в Хомутовке и окрестных деревнях милостыню собирать. Однажды я видел, как моя ровесница нищенка, съев хлеб, который ей дали, упала и умерла у всех на глазах.

В колхозе пали три лошади. Их облили дегтем. Я и другие подростки лошадей ночью раскопали, отрезали ногу, разделили. Мать содрала шкуру. Съели, а точнее говоря – сожрали! Тех лошадей поедала едва ли не вся Хомутовка.

Из воспоминаний Нели: — Обычно вечером мы в сельском клубе вместе с другими детьми приникали к черному репродуктору. В войне наступил перелом. С замиранием сердца мы вслушивались в военные сводки Юрия Левитана. От радости все кричали: «Ура-а-а»!

Наши войска гнали фашистов по всем фронтам. В январе 1943-го они освободили Воронеж. Под Сталинградом в феврале капитулировала немецко-фашистская армия Паулюса, а сам фельдмаршал попал к нам в плен. В этом же месяце, 8 февраля, был освобожден Курск.

На линии этого фронта образовалась дуга. Курск оставался прифронтовым городом. В июле-августе 1943 года наши войска одержали здесь решающую для исхода войны победу в Курской битве. 5 августа в Москве был дан первый победный салют в связи с освобождением Орла и Белгорода.

По радио стали часто передавать вечерние концерты с участием Руслановой, Бернеса, Утесова, Козловского, Лемешева и других замечательных певцов и артистов военных лет. Мы их слушали, затаив дыхание. Прожили мы в селе Хомутовка больше года – с августа 1942 года по октябрь 1943 года. Повзрослели раньше времени, подросли.

С ноября 1941 года мы для отца и он для нас были пропавшими без вести. Между тем семья младшего брата нашего отца Павла Николаевича Тарасова всё это время проживала в оккупированном немцами Курске. После изгнания немецко-фашистских оккупантов с территории Курской области летом 1943 года мама начала поиск родных и близких. Она написала тете Тамаре — жене брата отца в Курск письмо. Семья брата была жива. В письме тетя Тамара сообщила, что наш дом в Курске немцы разбомбили, и написала, где находится наш отец.

Оказалось, что отец разыскивал нас, писал письма. Так мы узнали, что вначале он был в танковом полку во Владимире, потом его перевели на тракторный завод. Затем он был направлен в село Оликово Суздальского района. Там он работал начальником подсобного хозяйства, которое обслуживало лагеря немецких военнопленных на территории Владимирской области.

В октябре 1943 года отец прислал нам денежные аттестаты, и мы могли бесплатно выехать. Погода стояла холодная. Моей младшей сестре Гале было два года, в дороге она заболела дифтерией. Помню, что мама плакала и причитала: «Галинка задыхается, умирает!» Мы делали все, что могли. Сделали компресс, замотали ее и положили. Гена дул ей в нос, тер её нос губами и заревел… К счастью, гнойник в горле прорвался, дышать ей стало легче, затем болезнь отступила.

Из Хомутовки до Усмани мы ехали на лошади, а из Усмани в Москву — на поезде. Поезд вез паровоз «ФЭД» (Феликс Эдмундович Дзержинский). В Москве на Курском вокзале мы пересели в поезд на Владимир.

Во Владимире нас встретил отец. Это была большая радость, похожая на прекрасное сновидение. После двух лет разлуки и скитаний, тьмы и мрака неизвестности наша семья воссоединилась. Такие встречи не забываются.

Дорога же наша от Курска 1941 года до Камешкова 1951 года, наполненная многими драматическими событиями, была такой: Курск – Бобровые Дворы – Воронеж – Подгорное – Усмань – Хомутовка – Владимир – Оликово – Карякино – Второво – полустанок Дербенево, то есть Камешково.

В Камешково мы переехали под Новый 1952 год. Я тогда училась в 8-м классе. Когда мы жили в Оликово, наша семья пополнилась. В марте 1945 года родилась наша младшая сестренка — Зоя. Отец сказал Геннадию: «Поезжай к матери!» Тот встал на лыжи и в мартовскую метелицу прошел 18 километров до Владимира, чтобы их увидеть и выполнить отцовское поручение.

Мама предложила назвать новорожденную дочку Зоей в память героини Отечественной войны Зои Космодемьянской, и мы все согласились.

И вот 9 мая 1945 года. Слышим по радио: «Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!» Это обращение повторялись несколько раз. Голос Юрия Левитана был, как всегда, исполненным силы и мощи, празднично-торжественным. Каждое слово всеми любимого диктора вызывало восторг и отзывалось в наших душах необъятной радостью.

А Левитан говорил о свершившейся безоговорочной капитуляции немецко-фашистской Германии. Мы прижались к приемнику. И вот слышим: кончилась война! Мы заревели от радости – и ревем, и смеемся, и обнимаемся. Вывалились на улицу. А там такое творилось… Все бегают, прыгают, обнимаются, хохочут. Заиграла гармошка. Начали танцевать, петь. Это веселье разносилось по всей округе. Солнце в небе, воздух — упоительный. День Победы! А многие женщины одиноко стояли возле своих домов и молча выплакивали в платок свое горе…

После войны мы в Курск не вернулись, так как нашего дома больше не было. Город заново отстроился. Это город моей мечты, как бы хотелось там побывать…»

Воспоминания подготовил к печати сотрудник Камешковского историко-краеведческого музея Юрий Епишин.

67